По меркам нынешней стремительной артистической жизни LRK – это уже долгожители российской джазовой сцены, коллектив, который существует в неизменном составе более пяти лет и выпускает четвёртый собственный альбом (не считая коллабораций с Машей Арт и Оксаной Ференчук). Вряд ли имеет смысл ждать от ансамбля каких-то революций и принципиально новых озарений; свою дорогу они чётко и определённо обозначили с самого начала, и сейчас речь идёт в основном о том, сколько ещё музыкальных километров по этой дороге пройдено с последнего альбома, насколько эти километры были хороши.
Существует странный и многослойный парадокс существования музыкального коллектива, который нашёл свой собственный формат (тот самый, «медийный», который определяет всю совокупность создаваемой музыки). Парадокс этот в том, что последовательное развитие определённых идей к какому-то моменту приводит либо к их эволюции и уходу в другие области, либо к тому, что шахта оказывается выработана досуха, и коллектив завершает своё существование, честно признаваясь: нам больше нечего сказать. Иными словами, следование своей стилистике приводит к тому, что следовать ей становится невозможно. А многослойность этого в следующем: артисты, которые чувствуют приближение выгорания, частенько начинают штамповать альбом за альбомом, не предлагая ничего принципиально нового, и именно их активность порой кажется более «прогрессивной», чем эволюция другой половины.
LRK же, к счастью, именно эволюционируют, а не продолжают обращаться к одному и тому же источнику до бесконечности. И эволюция их основывается на самом, наверное, главном для настоящего артиста фундаменте – на личном взрослении, на умении вглядываться в любую идею всё глубже и глубже. Растущее и прогрессирующее внутреннее, иррациональное понимание законов мелодии и гармонии – это совсем не то же самое, что способность создавать новые яркие темы; это мастерство другого порядка, для полного осознания которого и слушатель должен быть, скажем так, уже непрост. Известно высказывание одного большого дирижёра о том, чем же так кардинально отличаются разные исполнения классических произведений, в которых вроде бы всё прописано точнейшим образом. Балансом громкости отдельных фрагментов и микроскопической разницей в длительности пауз, отвечал мэтр. Именно это отличает новый альбом LRK от предыдущих, если взять их музыку в общем и целом, а не отдельные пьесы: он глубже, эволюционнее и интереснее именно на уровне академическом, элитарно-точном. Если бы в нём не было этой новой утончённости баланса, этих на незаметную долю секунды сдвинутых внутренних пауз – он был бы очередным в длинном ряду; но они есть, и любой слушатель, ищущий в джазе не просто хорошего пульса, чувствует эту поднимающуюся волну: есть, говорит он себе. Вот оно. Отзывается. Слышу.
Один из прекрасных образцов такого мудрого взросления (или, если угодно, осознанного развития) – это появление в «Mysterious Story», авторском треке басиста Антона Ревнюка, гостевого вокала его дочери Варвары. И дело именно в том, как и когда отец допускает ребёнка в свою музыку: вокруг полно примеров, когда ищущие броских новых идей родители затаскивают отпрысков в композиции уже со счастливым детским смехом, гулением в колыбельке, неуверенным лепетом и умилительным пением мимо нот в трёхлетнем возрасте. Да даже и с ломающимся подростковым подпеванием, с «простительной детской непосредственностью» и так далее. В случае с Варварой, которая уже не первый год в музыке профессионально, всё это можно бы было сделать с оценкой «удовлетворительно», а то и «хорошо» ещё пять лет назад. Но делается это только сейчас, когда очевидная эмоциональная связь отца и дочери (и, соответственно, коллектива и одного из его членов) остаётся совершенно чистой от художественных компромиссов и когда ансамбль впускает в свою музыку пусть молодого, но профессионального коллегу. Это, как говорил великий мастер тех самых микроскопических нюансов гитарист Иван Смирнов, «обертона». Это то, что делает великим музыкальный инструмент, мастер которого понимает толк в дереве, клее, температуре, их совокупности и вообще всём, что влияет на сумму.
Альбом LRK получил название «Молитва», и в силу очевидных причин в сегодняшнем странном мире это название тоже имеет свои обертона. Только ленивый не попытается хотя бы поискать в «Молитве» отсылок к тому, как всё должно бы быть и как музыка способна удержать человечество на грани. Но та молитва, которую произносят свой музыкой Лебедев, Ревнюк и Кравцов – не об этом. Она не имеет прикладного характера. Она так же аристократически высока и абстрактна; это словно бы некий мета-язык, в каком-то смысле даже суховатый и отстранённый, на котором нельзя говорить о сиюминутной конъюнктуре. Это молитва почти математическая, с универсальными переменными вместо их конкретных значений; то, что на первый взгляд может показаться в ней механистичностью, оказывается такой же болезненно-универсальной, стройной и всеобъемлющей красотой, которая характерна для таких же «математических» построений Баха. В образцово-точном, эталонном пианизме Лебедева слышится трепетность и оголённый нерв, если суметь увидеть в его точности систему более высокого порядка. Бас Антона Ревнюка обретает свой собственный, хрипловато-пробирающий, открытый и мощный голос, мало имеющий общего с обычным аккомпанементом. Барабаны Игната Кравцова оказываются не мастерски обслуженным функциональным ритмическим инструментом, а отдельным полем боя большого художника с собственными глубинами.
Да, это джаз. Но что самое интересное – джаз, на наших глазах перерастающий необходимость получать ярлыки о своей основанности на русской академической школе и на классическом пианизме, о глубокой связи с лиризмом условного Чайковского и находками условного Свенссона. Всё больше и больше теряет смысл то, на что надо было обращать внимание в первые годы существования ансамбля – обращать, просто чтобы снять самую грубую стружку, чтобы обосновать «неджазовую» игру Игната Кравцова ровным пульсом и электрический бас Антона Ревнюка там, где для джаза «положен» только контрабас. Сегодняшний LRK перешёл от теоретической механики к теоретической физике, к чему-то элитарному и порой совершенно непонятному, но тем не менее объясняющему на очень глубоком уровне те вещи, которые происходят ежедневно и с каждым.
Так и работает настоящая молитва. Никто не знает, как именно она действует, как именно её нужно произносить, делать, готовить, обставлять. Но если в неё вкладывается полная, метафизическая искренность и самоотдача - она работает и завораживает.
